Банщик своего дела

А недавно, совершенно случайно, мы встретились с ним совсем в иной обстановке: в одном купе московского поезда. Он ехал к сыну, я – по своим делам.

На службе Василиваныч всегда был строг и подтянут, внимателен и доброжелателен. Трезв как стёклышко.

А тут, видимо, расслабился на радостях от грядущей встречи с сыном. В купе вошёл уже «датенький», весёлый. Увидел старого знакомого, обрадовался, расслабился…

И я узнал, как интересна и познавательна работа простого новгородского банщика.

* * *

Мы сели друг напротив друга.

«Вот, знаешь, что поначалу, как только устроился, больше всего меня удивило? – начал свой рассказ Василиваныч. – А то, что ни одна компания, какой бы приличной ни казалась с виду, без мата не может. Эх, мужики, мужики… Только и слышишь их уханье, кряканье да матерщину. Нет, не цивилизованный мы народ, грубый, невоспитанный. Дикий! А если прислушаться к болтовне, так все разговоры только о бабах да о подвигах. Ещё о том, какие козлы – начальство. А куражу-то сколько! Чуть пивка вдарили, и понеслось… Да я! Да мы! Да они у нас узнают!».

Василиваныч разомлел, расслабился и начал вспоминать, как он попал в банщики и… нашёл своё дело. Оказалось, случайно. Как только вышел на пенсию, приятель, увидев объявление о том, что «требуются», надоумил: чего, мол, дома-то сидеть: «Сын – в Москве, жена умерла, свихнёшься ведь от скуки!».

Подумал-подумал молодой пенсионер, согласился и пошёл устраиваться. Зарплата, конечно, пшик, но… Василиваныч подмигнул:

«Во мне, наверное, великий психолог умер. Знаешь, с детских лет более всего мне интересно было за людьми наблюдать. А где же это делать, если не в бане? Здесь они голые, как правда, обнажённые, как совесть, здесь душа нараспашку! И кажется мне, что сейчас я про мужиков всё знаю. Иногда даже думается: вот бы женщиной стать. Ты не смейся! Конечно, это я не всерьёз, но, честно, очень меня теперь интересует женская психология. Её особенности. Говорят ведь, что женщина – то же самое, что мужчина, только лучше. Вот и хочется изнутри посмотреть».

По признанию Василиваныча, на новом месте работы он с полгода приживался. Привыкал.

Ведь, и правда, непросто это: целый день в духоте. Да ещё грязь между сеансами собирать: бутылки, мусор, объедки, использованные простыни. А влажность? Нет, нелёгкая у них работа.

Это со стороны кажется: сидишь целый день, ничего не делаешь, деньги ещё получаешь… Василиваныч тоже думал вначале: книжки там будет читать. Но, оказалось, нереальная эта затея: шум, гам, матерщина эта треклятая, тазиками гремят, похабщину всякую рассказывают. Попробуй сосредоточься!

В общем, задумка с тихим чтением умной литературы не прошла.

Так или иначе, но, когда попривык и полностью адаптировался, Василиваныч стал не только наблюдать, но и кое-что даже записывать.

* * *

Одной из первых записей стала история… об окошке.

– Ты ведь, наверное, замечал, – обратился ко мне Василиваныч, – у нас в предбаннике, под потолком, есть несколько маленьких окошек, которые никогда не закрываются?

Я кивнул. Как же: знаю!

«Так вот, – продолжал Василиваныч, – была зима. Вечер. Последний сеанс. Группа – мужиков пять, простых, рабочих, «с авансу» – сидят напротив того окошка. Распарившиеся, раздобревшие… Разливное пиво из трёхлитровой банки хлещут. Ерунду какую-то друг другу рассказывают. Ржут. Икают. Вдруг вся компания вскакивает. Оказывается, кто-то через то окошко снежок запустил. Тот об стол ударился, и в мужиков ледяные брызги полетели. Каково? Почертыхались, успокоились. Забыли про снежок».

А он, Василиваныч, не забыл. Заинтересовал его этот пустячок. Кто же всё-таки снежок пульнул?

Через некоторое время всё в точности повторилось. Мужики: другие, но такие же. Пиво. Молодецкое ржание. Бац – снежок! И ставшие вдруг злыми физиономии.

– И знаешь, кто это был? – усмехался банщик. – Я-то поначалу тоже подумал, что ребятишки шалят. Сколько мальчишек возле бани, бывает, ошивается, в женское отделение хотят заглянуть. Так нет! Не мальчишки это были. Баба! Да если бы баба! Девушка – лет двадцати. И не какая-нибудь маромойка. Высокая, стройная, классная! Спустя дня три после второго снежка я её сцапал. Ага, прямо выслеживал. Специально время от времени на улицу выбегал. И вот, смотрю: подкрадывается… Там сзади брёвна навалены, карабкается по ним. Я не стал ждать, когда она снежок швырнёт. Подошёл тихонько сзади, хвать за шкварник. Она оборачивается, и нет, чтобы перепугаться, хохотать начинает. «Ты чего, – говорю, – дура?». А она прямо заливается: «Отпусти, – просит. – Ну и смешные же вы, мужики!». Отпустил, конечно. А она уходит и всё ржёт… Позабавилась!

Но больше никто не пулял снежки в открытое оконце мужского отделения.

* * *

А за одной парой Василиваныч месяца два наблюдал. Всегда вдвоём, а за четырёхместную кабинку платят. Высокий и маленький. Толстый и худенький. Лысенький и кучерявенький. Со стороны, конечно, ничего особенного. Если бы не одно «но».

– Я обалдел как-то, – продолжал Василиваныч. – Убираю я, значит, мусор. Со шваброй шастаю. В одну кабинку, другую. До этих добрался. Я тогда ещё был совсем не деликатный. Не знал, что всякое в бане возможно. Потому и не стал стучаться. Открываю дверь и… выпадаю в осадок. Понял, почему? Ну, да, тот, который большой, толстый и лысый, другого, маленького, нежно так, ласково за плечики обнимает. Ласкает. Я чуть не поперхнулся.

Опешивший Василиваныч тут же выскочил за дверь. «Пардон!» – не забыл сказать. Что ещё запомнилось, так это то, что на столе у них – не пиво, как у нормальных мужиков, а шампанское. Потом шёл к себе в подсобку и не знал, что делать: смеяться или плакать. То ли морды им набить, то ли из бани выпроводить.

Пока думал, сеанс закончился. Тут к нему в подсобку заглянул тот, который толстый и лысый. Одетый уже. Приличный весь из себя: высокий, ухоженный, в дорогом пальто. Ничего не говоря, палец к губам приложил и тысячную бумажку протянул. Василиваныч клянётся, что деньги он не взял. И чуть ли не вытолкал человека из подсобки.

Потом, правда, в этой бане те двое перестали появляться. Поняли, видимо, что «спалились». Другую присмотрели…

* * *

А вот африканцы Василиванычу очень понравились.

Однажды пришла к нему заведующая.

– Ты, – говорит, – как закончится последний сеанс, – не закрывайся. Гости будут…

Оказалось, что это – студенты: из наших вузов и питерских. Какой-то праздник у них был, и отметить его решили в бане. Может, так у них на родине принято. А может, наоборот: к русской экзотике решили прикоснуться.

Как положено, заплатили за сверхурочное бдение и в кассу, и Василиванычу.

Ввалились гурьбой, когда на улице уже стемнело. И, видимо, не только студенты среди них были, но и люди гораздо более старшего возраста. В многолюдной компании – и мужчины, и женщины, и дети. Шумные, дружные, весёлые.

Хоть и не особенно рад был сверхурочному сеансу Василиваныч, но ничего не поделаешь: само радушие изображал, улыбочки корчил. «Добро пожаловать, гости дорогие!» – сказал.

А они – с какими-то инструментами непонятными, в одежде национальной. Непривычные! Странные!

– Один, – вспоминает Василиваныч, – очень смешной был. Решил почему-то, что самое естественное обращение в России: «Братан». «Братан» да «братан». Забодал, если по правде! «Ты, – говорит, – братан, нас уважаешь?». Да, уважаю, уважаю… Как без этого? Показал им, где что есть, куда портки складывать, где париться, где мыться.

И стал ждать, что дальше будет.

Гости, как ни в чём не бывало, друг друга не стесняясь, принялись оголяться. Шумели, переговаривались, смеялись. Скинули, в общем, с себя всю одежду. Но, вопреки ожиданиям Василиваныча, кроме исподнего. Даже совсем маленькие детишки в трусиках остались. И – в парилку всей гурьбой. Туда Василиваныч, конечно, не заглядывал. Только слышал: шум, гомон, песни. Натуральный «пир духа», как говаривал один известный русский политик, – без напряга и надрыва.

Потом вышли из парной, расселись на лавках, закутались в простыни. Стали целоваться друг с другом… Но, по оценке Василиваныча, «как-то по-братски-сестрински, что ли – не более».

В общем, никакого непотребства. Веселились так, что даже банщику как хозяину заведения, приятно стало. Порадовал людей!

Напарились в полный рост. И только и слышалось на прощание: «Спасибо, братана, спасибо!».

Ушли. Василиваныч выглянул на улицу: идёт гурьба, шумит, смеётся… А прохожих никого уже. Только они – весёлые, дружные, счастливые.

Единственное удивило Василиваныча: то, что ему даже не предложили выпить. Он бы, конечно, отказался, но как-то так принято вроде: сколько подобных русских компаний, образно говоря, прошло через его руки.

А тут – никто, ни разу. Но вернулся Василиваныч в отделение принялся за уборку, видит: вместительный рюкзак стоит. Забыли, что ли? Приподнял его, а там – бумажка: «Лубимаму братану», – написано.

Василиваныч раскрыл рюкзак: он был забит до отказа фруктами, конфетами, какими-то африканскими деликатесами и бутылками с заграничными этикетками.

Оценил – как иначе! Чуть не прослезился…

* * *

Поутру, в Москве, мы распрощались с Василиванычем.

– Как вернёшься домой, ты обязательно приходи ко мне в баню, – сказал он на прощание. – Я ещё много чего могу рассказать…

Но этому я не очень поверил. Совсем не такой он на службе. Подтянутый и строгий. Молчаливый. Трезвый как стёклышко. Да и не хожу я летом в баню – антракт, так сказать. До осени.

Алексей КОРЯКОВ,
Великий Новгород