Невероятные факты о блокаде Ленинграда из уст очевидца, 93-летней Людмилы Ивановны

От автора: в это воскресенье, 27 января, родная Псковщина и вся страна будут праздновать великий юбилей – 75-летие со дня снятия ленинградской блокады. А на прошлой неделе в редакции раздался необычный звонок: «Напечатайте слова песни «Эх, Ладога, родная Ладога!» - медленно и глухо просила женщина. - Мне 93 года, я только сейчас стала забывать блокаду, а ещё недавно спать не могла - вспоминала, как мы через Ладогу баржи гружёные возили… И эту песню я забыть не хочу – там ведь всё про нас!»

И конечно же, я тут же помчалась в гости к Людмиле Ивановне, и мы вместе пели про Ладогу и ворошили прошлое. И - нет, она ничего не забыла. Наоборот. Помнит, как будто всё было вчера.

Подушечки
Июнь, 1941. Люсеньке исполнилось 16 лет, она получила паспорт, купила кулёк «подушечек» и отметила это событие с карамельками на скамейке в Милицейском парке. Завтра – выходной, экскурсия от фабрики в Шлиссельбургскую крепость, а с понедельника отпуск, она поедет к маме в Слепино.
- Но завтра была война, - вспоминает сегодня Людмила Ивановна. – Наша ткацкая фабрика Ногина работала до сентября, а осенью мы уже рыли противотанковые рвы под Лугой. Но немец в считанные дни загнал нас обратно. Уже в кольцо. Немцы сбросили листовки, что 28 сентября будут бомбить наш заводской район и завод Ленина, и фабрику «Пауля», так наша ткацкая раньше называлась. Нас разбили на команды: кого в санитары, кого бомбы тушить.
Бомбы пробили все три этажа, сохранилась на третьем только одна комната с изразцовой печью и пожарная лесенка. За Колпино мы копали окопы, и в октябре нас отпустили домой, одеться в тёплое. Я пришла на свою Александровскую улицу, а дома-то моего и нету. Весь заводской район с деревянными домами у Финляндского вокзала снесли по приказу, чтоб не полыхнул Ленинград. Свои вещи я нашла во дворе, под куском рубероида.
Всю зиму 6 фабричных девчоночек грела та изразцовая печка. Перед ней и вшей вычёсывали и ссыпали в огонь. Хлебные карточки были отобраны сразу же. Вместо пайки выдавали похлёбку бог весть из чего, а потом и вовсе соевое «молоко» со вкусом опилок.
- В 42-м был приказ - очистить город от трупов… Я не могу смотреть фильмы про блокаду: эти одинокие саночки с телом – капля в океане. Люди вымирали улицами. Мы, доходяги, ходили по квартирам, выносили тела, но ни разу не довозили их до назначенного пункта – падали прямо на эти гружёные саночки. Мертвецов кидали, как дрова в грузовики, со сжатыми кулаками, с раскрытыми глазами, и везли по проспектам. Вся родня, тёти с детьми, во 2-ой канаве на Благовещенском похоронены.
Нам тогда выдали по 50 грамм изюма и сухого лука, 150 растительного масла и сушёную рыбину. Я всё это сразу съела и в ту ночь чуть не умерла, так мне было плохо. У нас кожа слезала с ног вместе с чулками, началась цинга. Появились ларьки, где запаривали ёлку и давали пить отвар от цинги.

Свои среди чужих
В 42-м девчачий полуживой отряд везут на торфозаготовительные работы, на станцию Рыхья. Раньше торф добывали зеки. Их – в штрафбат, а девушек - на их место.
- И энкавэдэшники с нагайками обращались с нами, как с заключёнными: упавшего – ногой под рёбра, одной девушке так и сломали их. Да и вообще, норму не дал – без хлеба остался. А нам, живым мертвецам, не то что норму, не дойти до работы было. Тогда нас погрузили в «кукушку», маленький паровозик, и повезли. Мы думали – в Ленинград, а нас выгрузили на берегу Ладоги. И мы почуяли запах хлеба! Видим - мешки с мукой. Какой-то из них рассыпался, и голодные девчоныши хватали и горстями пихали муку в рот. А наверху, на штабелях охранники-амбалы с автоматами смеются и реплики скабрезные отпускают.
Я не хватала муку, хоть и терзал дикий голод. Я подняла из-под ног капустный лист и картофелину, не стала есть у них на глазах, спрятала в карман. А затем нас согнали в катер и повезли на другой берег Ладоги. Был сильный шторм, людей колотило по трюму. Всех, кто ел муку, стало рвать. Что там было! Когда нас выгрузили, кто был на ногах, пошли попрошайничать у солдатиков по окопам и землянкам. У меня было 10 «торфяных» рублей. «Дяденьки, - говорю солдатам, - продайте мне сухарик», - они посмотрели на меня, молодую старушку, дали сухарей и денег не взяли.
Затем нас привезли в старую школу, мы сбились в кучу прямо на полу мёрзлом и заснули, а некоторые пошли по помойкам, им тоже ночью плохо было. Потом нас пропустили через «вошебойку», санвагон, выдали комбинезоны, погнали маршировать и петь.

Туши – в воде

Так Людмила оказалась на продовольственных складах «Волховстрой», что и спасло ей жизнь. Зимой работали «счётчиками», выписывали накладные на каждую «эмку», которая шла с продуктами в Ленинград через Ладогу. Люда видела, как машины, гружёные морожеными тушами, уходили под лёд. Водители никогда не закрывали двери.
- Туши всплывали вместе с водителем, а я думала – вот оно, лицо блокады. Но за всё время я не увидела нигде ни одного фотографа! А когда началась навигация и пошли баржи, девушек стали отправлять сопровождающими. В шторм волны смывали мешки с крупой и мукой, но это было не так горько. Вы не поверите, Ладога кишела мародёрами, они сновали вокруг барж, как утки.
Я до ужаса боялась и матросов, и грабителей, и офицеров, которые грозили расстрелом, если будет недостача. Помню, ночь, я реву белугой, а на моих глазах мародёры грабят баржу, тут же ножами вскрывают банки со сгущёнкой… Вернулась та баржа обратно, офицер меня за грудки и к начальству, в штаб, не уберегла, мол, расстрелять. А командир пожилой тогда и спросил его, почему с баржей отправляют не вооружённых офицеров, а детей. И попросил меня всё, что я видела ночью, изложить письменно. Уж не знаю, кого потом расстреливали, но нас с баржами больше не посылали.

Сестра, невеста, жена
Когда сняли блокаду, девушек отпустили домой, в Ленинград. Люда с подругой сразу же пошли оформляться на фабрику Кирова. Там-то их и перехватил офицер, который приезжал за хлопком на матрасы для госпиталя. Он уговорил девушек поехать с ним, в госпитале не хватало прачек. Из Ленинграда офицер вывез девчушек тайно, под тюфяками, в кузове грузовика.
- Так мы оказались в 92-м эвакогоспитале. Но от работы в прачечной я сразу вся сплошь покрылась жутко больными фурункулами, и меня перевели ухаживать за ранеными. Там я плакала уже не от своей боли, а за них и вместе с ними. Кровати с ранеными стояли в несколько ярусов – столько их было. Помню, принесли моего ровесника, без рук, без ног, я к нему с ложечкой, а он: «Сестра, дай яду!» Сижу рядом и плачу вместе с тем солдатиком. И сны кровавые все ночи.
Самой Людмиле тоже довелось лечиться, причем, в своём же госпитале. После того как прямо в буржуйку, возле которой они грелись, попал снаряд. У Людмилы Ивановны до сих пор остались рубцы от осколков.
- В декабре началось наступление, и наш госпиталь шёл буквально по трупам. Мы искали и выносили с поля живых. Помню, как упала в канаву, и раненый сверху. Ему не встать, а мне не поднять его. Так и лежали в канаве, пока помощь не подоспела.
Машин не хватало. Холод собачий. Из ваты медсёстры крутили раненым шапки, простынями обматывали ноги, с собой - спирт, и - в открытые санитарные машины, за 50 километров, в тыл. В крытых ехали только тяжелораненые.
В Польше госпиталь пересёкся с артиллерийским полком. Так Люда познакомилась с Андреем. Их пути разошлись, но между артиллеристом и медсестричкой завязалась нежная переписка. Победу Людмила встретила в Восточной Пруссии. Андрей приехал за ней прямо в госпиталь и забрал с собой, в Ленинград, где они поженились и прожили первые 7 лет. Судьба подарила им троих детей и 17 счастливых лет.

Людмила с первым мужем и дочерью

- Андрей умер от опухоли в голове уже в Пскове, мы приехали сюда в 56-м году. Я в 37 лет осталась с тремя ребятами одна. Но нам стал помогать друг мужа, Сергей, они вместе служили. Я вышла за него замуж и прожила счастливо 34 года.

Людмила со вторым мужем, Сергеем

Он растил и любил детей, как своих, успел понянчить внуков. В 2001-м Сергея не стало. Вот я вам и рассказала вкратце про свою «Дорогу жизни». Я, наверное, одна такая осталась, этакий «ленинградский мамонт». Но если это не так, и кто-то из НАШИХ ещё читает эти строки, давайте вместе споём «Родную Ладогу», - недаром она «Дорогой жизни» названа.

Трудно не согласиться с этими словами. Здоровья Вам и сил, Людмила Ивановна!
Гизела Державина,
Псков

От редакции: в память о тех страшных для ленинградцев днях мы публикуем здесь слова «Песни о Ладоге».
Сквозь шторм и бури, через все преграды
Ты, песнь о Ладоге, лети!
Дорога здесь пробита сквозь блокаду,-
Родней дороги не найти!

Эх, Ладога, родная Ладога!
Метели, штормы, грозная волна...
Недаром Ладога родная
"Дорогой жизни" названа.

Пусть ветер Ладоги поведает народу,
Как летом баржу за баржой
Грузили мы и в шторм, и в непогоду,
Забыв про отдых и покой.

Зимой машины мчались вереницей,
И лёд на Ладоге трещал,-
Возили хлеб для северной столицы,
И Ленинград нас радостно встречал.

И знаем мы, кровавая блокада
Исчезнет скоро, словно тень:
Растут и крепнут силы Ленинграда,
Растут и крепнут каждый день!

Когда пройдут года войны суровой,
Залечит раны город мой,
Народ вздохнёт и песню с силой новой
Споёт о Ладоге родной.