86-летний священник Владимир Георгиев: «Я до сих пор не знаю, куда иду – Бог ведёт»
- Вот о ком расскажите – наш батюшка, отец Владимир, настоящий сподвижник! – жарко и уверенно убеждала меня читательница, Наталья Михайловна. – По Советской ходите? И наверняка мимо церкви, где каждый кустик цветет! Это храм Алексея, человека божьего с поля, а служит в нем человек божий Владимир Георгиев. Да его собака Пума...
Туда я и отправилась после работы. И «нашего батюшку» увидела издали: у ограды храма седовласый человек в черной рясе склонился над гигантским пнём, рядом сидела огромная, тоже седая, собака.
- Это что за дерево было? Дуб? – спрашиваю.
Две белых головы одновременно повернулись ко мне, две пары умных глаз задержались на моём лице.
- Лучше, - ответил священник. – Карагач. Слыхала о таком? Из семейства вязов, живет до 400 лет, считается большой удачей, если возле дома такое чудо выросло. Этому исполину, судя по кольцам, лет 200 всего было. Но предписание выписали… Нечего роптать, будем новые сажать.
За разговором мы незаметно переместились в сад. Пума проводила нас до обители и легла на пороге. Я попросила Владимира Петровича рассказать о храме и о себе.
- Эти ворота, через которые ты прошла, еще Стефана Батория помнят, - провел рукой по кованым переплётам отец Владимир. – Здесь у него наблюдательный пункт был, когда Псков осаждал.
Чего только эти стены не пережили! Только они меня и встретили в мае, в 1998 году – двери и окна кирпичами заложены, вокруг трын-трава да бурьян, крестов могильных не видно. Местные здешнее кладбище «Кабачок мёртвых душ» называли, да кругом обходили - тут такие пьянки устраивали... А ведь под этой земелькой история наша, мальчик здесь лежит, которого в первые дни войны на площади Ленина повесили вместе с другими псковичами для устрашения, тут очень много расстрелянных НКВД, здесь и художник похоронен, который майолику на доме Батова делал, те самые белые кораблики на синих водах, которыми все туристы любуются, - рассказывает батюшка, а со стен смотрят на нас грустные и строгие лики святых, и у каждой иконы здесь свой путь, своя история. - Прямо над твоей головой Казанская божья матерь, её принес мой одноклассник Климов, когда узнал, что я тут ремонт затеял… А вот эту Казанскую божью матерь подарила мне Татьяна Гавриловна, прихожанка Любятовского храма, когда я там работал. Во время блокады она жила в Ленинграде, ходила в церковь Куличи с Пасхи, и однажды там, в туалете, она нашла эту икону – кто-то бросил. С этой иконой я и пришел сюда в мае, посидел в углу минуту на досках сваленных. Пила да лопата есть, коса есть. Полдня косил, полдня копошился, строил, горевать-скучать некогда было. Бегал по местным предприятиям-заводам, просил помочь материалом строительным. В августе уже первую литургию здесь отслужил. Вот, эти три печки к осени сложил, - батюшка прислонился спиной к серебристому теплому печному боку.
- Вы на печника учились?
- Зачем? Взял учебник в библиотеке, и вот этими руками, ряд за рядом, по написанному, и сложил. Глаза боятся, руки делают. Глину из Ваулиных Гор возил.
К этому времени Владимиру Петровичу уже было 54 года. И путь его был простой и прямой, как каляная стрелочка.
Родился он в 1946 году, в Пскове. Жил на улице Воровского в доме № 10, который давно уж снесли, как и церкви, которых вокруг было множество. Мама Ефросинья – парикмахер, отец Илья работал на заводе ПЭМЗ. Володя учился в 8-й школе.
- Бабушка Ольга Павловна брала меня с собой на службы в храм Казанской божьей матери, что стоял напротив Петра и Павла, - вспоминает отец Владимир. - Там меня крестили, на моих глазах его и развалили тракторами.
Два с половиной года Володя Георгиев отслужил в Мцхете, в понтонно-мостовом батальоне. После армии выучился на слесаря и устроился в Комбинат по бытовому обслуживанию, ремонтировал стиралки с холодильниками. А по выходным ходил… нет, не в клуб и не в кино, - молиться в Дмитриевскую церковь на Плехановском посаде.
- Что вас туда вело?
- Никогда не задумывался. Господь ведет. А ты живи здесь и сейчас, и делай своё дело. Я и сейчас не знаю, куда иду.
До 1988 года Владимир работал в Писковичах, на птицефабрике и разрывался между предприятием и работой в Любятовском храме Николая Чудотворца.
- Работы было столько, что выходными не отделаешься, - вспоминает отец Владимир, - Одного цемента на ремонт Любятовского храма 60 тонн ушло – целый вагон. Я уволился с фабрики и стал пономарём в Любятово. Примерно в те годы помогал год отцу Павлу – в храме Жен Мироносиц тогда много чего еще не было, отопления например. Всё сделали.
Отца к тому времени у Володи уже не было, а мать, хоть и была в недоумении, но ни слова поперечного не сказала. Она сыном всегда гордилась. С руками Володя в семье был единственный – все ремонты в доме на нем, дачу сильно любил, превратил ее в райский сад, где цветы цвели чуть ли не круглый год.
- Где я, там и цветы, - улыбается батюшка. – И здесь я по мере сил насаждал красоту. Горевал сильно, когда наутро вместо цветов находил одни черные ямке, а днем их уже продавали на рядах у торгового. Пришлось завести собаку. Как говорится, не было бы счастья, а несчастье помогло. Такой верности и преданности я нигде не встречал. У меня ведь кроме нее на этом свете никого нет, как и у нее кроме меня.
В Любятовском храме Володя не только строил и реставрировал, но и обучался церковному делу у настоятеля храма, отца Владимира, который и подготовил его постепенно к рукоположению. Но не с первого раза это случилось. Владимир Георгиев сбежал прямо из алтаря, когда его подвели к Иоанну Разумову, митрополиту.
- Но почему?!
- Не достоин был, - просто ответил «наш батюшка». – Но в этот храм я пришел уже архиереем. А когда здесь жизнь наладилась, попросил у владыки благословение на восстановление храма Иоакима и Анны с Полонища на улице Калинина. Помню, как спилил ножовкой замок. Внутри – ужас, запустение, какие-то веники под крышей висят. Потихоньку-помаленьку… Сейчас там уже три новых престола.
- Говорят, вы и просвирки сами делаете?
- Делаю, как прихожанки в Любятове научили, так и делаю, - признается батюшка. - А что ж сидеть и ждать, пока за тебя кто сделает? Так дело не пойдет.
И дальше Пскова за всю свою жизнь батюшка никуда не ездил – всё здесь, и святая земля, и райский сад и дело жизни. Встаёшь в семь утра, ложишься, как солнышко заходит, и потихоньку делаешь своё дело.
- А чего приходила-то? Не меня ж всё слушать, теперь и я тебя послушаю, - улыбается батюшка, чутко чувствуя чужую душу.
- Когда меня крестили в 18 лет, я ушла с причастия. Помню, иду вместе со всеми, гляжу, как из одной ложки кагор все пьют, и я сейчас должна буду. А за полчаса до этого я этих же наших мужиков видела с кружками у пивнушки. Не смогла я после них ложку облизать, ушла потихоньку. Вот, теперь и думаю, крещеная я или недокрещеная?
- Побрезговала, значит, - хмурится батюшка. – Молодая была… А ты сходи на исповедь, а потом и причастие лёгким будет. А иначе, зачем крестилась-то?
Мы уже в саду. Батюшка провожает меня до ворот и мелко крестит: «С Богом». Шаг в шаг рядом мягко ступает Пума. У каждого, говорят, своя дорожка к Богу. Я, видно, тоже найду свою.
Гизела Державина,
Псков
