«Я говорила милому, чтобы не бросал меня ради жены, а он слушал с серым лицом»

Стою, в руках пять килограммов винограда – гостинец родне. Был тёплый осенний вечер. Народ всё прибывал, ожидая автобуса. Я смотрела на толпу и вдруг увидела мужчину. Был он чуть ниже среднего роста, крепкий, не очень красивый. Понимаю, что мне знакомо его лицо. Где же я его видела, лихорадочно вспоминаю. Да это же наш заводской парень, Паша! Хотя и прошло много лет, но я всё-таки узнала его.

Паша тоже украдкой поглядывал на меня, вероятно, мой вид навеял на него какие-то свои воспоминания. Мы встретились глазами, и вдруг поздоровались.

В это время толпа зашевелилась, загудела – прибыл автобус. Мы заняли свои места и поехали. Павел сидел напротив меня на высоком сидении, ноги не доставали до пола, его болтало во все стороны. Значит, думаю, он выпивший. Но мне было всё равно, я была рада ему.

Взбодрившись, Паша старался удержаться на месте и одновременно засыпал меня вопросами: «Замужем ли ты?», «Где муж работает?», «Как живёшь?» – и так далее. Мне было занятно с ним. Потом Павел вдруг меня спрашивает: «А вторая программа у вас на телевизоре есть?». Я ему отвечаю отрицательно. Паша же продолжает допытываться: «Некому сделать?». Я ему со смехом: «Всё-то тебе надо знать». Паша тоже от души расхохотался. «Вот тут-то, я и зацепился», – признался мне он позже.

Мне его смех понравился, такой чистый, открытый, располагающий к себе. Доехали, я попросила Павла помочь мне донести виноград до дома. Шли мы пешком. Вновь познакомились, он назвал своё имя и фамилию. Спросил, как звать меня.

По дороге Паша рассказал, что, когда первый раз увидел меня тогда на заводе, то сразу же положил глаз. Но пока думал, как подойти, узнал от коллег, что я вышла замуж. Да, действительно, это так и было.

Сейчас же Павел трудится на шахте. И ещё он мне в тот вечер признался, что две недели, как ушёл от своей жены, что у него двое детей – 10-летняя доченька и 4-летний сынок. Остались жить ребятишки со своей матерью.

Я только головой покачала и говорю ему: «Как же ты ездишь к детям в таком виде». Намекая, что нехорошо быть пьяным. Я Паше тоже рассказала немного о себе, что вдова и много лет одинока. Живу с мамой и дочкой.

За разговором незаметно дошли мы с Павлом до крыльца, постояли. Он хотел зайти к нам в дом, но я не разрешила. Он же выпивший, да и было поздно для гостей. Попросила его прийти ко мне завтра. Но наказала, чтобы был обязательно трезвым. Он мне пообещал капли в рот не брать, и мы простились.

Засыпая, я улыбалась, гадала, придёт или нет.

На другой день Паша возник на моём пороге чистенький, сияющий, как стёклышко, и абсолютно трезвый. Я, конечно, удивилась, что он так рано явился.

И вот с этого дня всё завертелось у нас, закружилось. К Павлу хорошо отнеслась моя родня, он стал приходить к нам домой. Много времени мы проводили с ним на природе. Уходили мы далеко от деревни. Она была небольшая, возле неё речка, местами широкая, через неё – непрочный мостик из брёвен. Берега у речушки заросшие, тернистые. Солнце всегда сверкало в речной воде, когда было тепло, светло, и небо было чистым. Очень красивые места, что уж говорить.

С Пашей нам было хорошо и романтично. Я полюбила его такого сильного, крепкого, здорового. Мне казалось, что он умеет и может абсолютно всё. Паша учил меня держать ружьё на плече, учил стрелять из него: мне было тяжело удерживать оружие, тогда он помогал мне, вставал сзади, поддерживал ружьё, и я нажимала на курок. Несколько вечеров подряд мы стреляли по спичечным коробкам, которые стояли на колышках. Вместе мы не промахивались. От стрельбы шёл гул, у меня даже закладывало уши, и я слышала, как быстро и часто стучит моё сердце. Я была на седьмом небе, была счастлива... как в кино.

Паша меня удивлял каждый день. Много ли нам женщинам надо. Например, когда надо было перейти речку, Паша нёс меня на горбушке, а сам шёл вброд. «Я счастливая, счастливая», – повторяла я всё это время.

Однажды уговорил меня Паша пойти с ним на охоту. Но он сразу меня предупредил, что всё может обернуться неудачей. Дело в том, что уже наступили ранние холода, поэтому птиц было мало. Большинство уже улетело зимовать.

Мне было смешно над собой. Наряжена я была в длинную фуфайку, на голове – тёплый платок, на ногах – огромные сапоги, а на плече – ружье. Паша от меня тоже не отставал – в фуфайке, в сапогах, за поясом – топорик, шапка набекрень.

Утки прятались в высокой траве на берегу и в речных зарослях. Я шла строго за Пашей, след в след. Как только стали подходить к берегу, он давал мне знак остановиться и не шевелиться. Меня это очень забавляло. Мы шли по высокой, густой и ещё зеленой траве. Паша вставал в стойку и водил только головой, ружьё держал наготове. Это тоже со стороны было забавно наблюдать. Раздавался выстрел, утки с шумом разлетались во все стороны. А я тихо смеялась.

Как-то Паша на лету застрелил ворону. До сих пор перед глазами лежит эта птица на земле, из её сердца сочится красной струйкой кровь. От этого горького вида моё сердце сжалось, я стояла и печально смотрела на неё. «Зачем, убил?, – спрашиваю я с горечью, а он молчит.

А в другой день мы с Пашей ходили за прутьями на метла и калиной. Он срезал сухие ветки и отдавал мне, а я с трудом удерживала целый ворох хвороста. Потом Паша взял у меня эту охапку, и мы пошли со своей добычей домой. Через речку переходили по брёвнам. Они были ужасно скользкие, так Паша и так заваленный хворостом, так ещё умудрялся меня держать за руку. Говорил, что не дай бог, если я поскользнусь, ведь в вода речке-то просто ледяная.

Шли по высокой зелёной траве, она повсюду, ещё мягкая и сочная. Смотрю на Пашу. Вот он идет с открытой доброй улыбкой ко мне, и мы на берегу целуемся, целуемся. «О боже, как всё здорово! Ну, как не любить его?», – только и были мысли у меня в голове.

После каждого похода с Пашей я уставала страшно, но всё равно, как только мы встречались, я охотно шла с ним за речку. С каждым разом привыкала к нему и начинала любить ещё больше. Уже через несколько дней я поймала себя на мысли, что не представлю свою жизнь без него.

Однажды ночью мы пошли с Пашей на рыбалку. Как он мне объяснил, она называлась рыбалка «на вилку». На берегу мы разожгли костёр. Паша соединил две большие-большие вилки, потом заходил в воду и самодельным факелом освещал речку, где спала рыба. Было очень интересно. Как только насадит рыбку на вилку, так её в ведро, которое я несла. Шла по берегу, а он такой илистый, грязный, утоптанный лошадьми. Я даже один раз упала из-за этих лунок от их копыт, темно же да и скользко. Упала, а ведро держу прямо перед собой – там же рыба! Паша засмеялся надо мной, говорит: «Молодец, рыбу не выплеснула!».

Несмотря на то, что такой смелый и простой мой Пашка был рядом, я всё же боялась темноты, чувство страха не покидало. Давила тёмная ночь, хотя над нами, сверкая миллионами звезд, простиралось огромное небо. Я боялась, как девчонка, что вдруг кто-нибудь нас напугает или разгонит.

Костёр горел недалеко, мы вернулись к нему. Паша подбросил дров. Деревья вдоль берега кажутся чёрной стеной, внутри у меня всё трясётся от страха от этой темноты, а Паше хоть бы что, я же не говорила ему о своём страхе.

Стали мы печь картошку. И вдруг я смотрю, к нам движутся огоньки. Напугалась до ужаса. А это оказались пацаны деревенские, тоже ночные рыбаки. Парнишки посидели с нами, поговорили, покурили с Пашей, поели горячей печёной картошки и ушли вдоль берега, растворившись в темноте, словно их и не было. А мы с моим любимым вновь остались одни.

Паша подправил факел – консервную банку на длинной деревянной ручке. В банку был налит бензин, и лежал кусок старой ваты, который служил фитилём. После этого мы, обнявшись, пошли вновь ловить рыбу. Больше я не падала, но чувство тревоги меня почему-то всё не покидало.

Так шли дни за днями. Заканчивался наш отпуск. Мы с Пашей поехали ко мне в город. Сидели, долго обнимаясь, на диване в моей комнате.

А потом всё кончилось...

В тот день я, схватившись руками за голову, плакала так, что слёзы застилали всё лицо. Это расставание разбило мне сердце, я была ранена, как та ворона, подстреленная Пашей. Казалось, что как будто у меня «сочится кровь», так было мне тяжело. Милый мой, добрый Паша. Мы только что были так счастливы!

– Паша, хороший ты мой, – плачу я.

– Родная ты моя, – целует он меня. – Прости меня, я тоже очень переживаю.

Павел ушёл к своим детям, к сыну. Говорил, что сам рос без отца и чувствовал его отсутствие. Я выходила замуж по любви, своего супруга обожал. Но всё же это было другое. Это я поняла, когда впервые после его смерти полюбила. Но это чувство к Паше было совершенно другого уровня. Здесь всё: и любовь, и страсть, и романтика. Я говорила милому, чтобы не бросал меня ради жены, а он слушал меня с серым лицом.

После того, как успокоились оба, вышли из дома и побрели в центр до площади Победы. Остановились на углу у парикмахерской. Мы были освещены огромным светом со всех сторон. Паша закурил. Я опять стала плакать: «Пашенька, добрыня ты мой». И тут не выдержал и заплакал и он. Я стала его целовать, а он меня. Так мы долго целовались и расставались.

Я была несчастной ещё очень долго. Какой у нас был роман! Горевала о нём, душа была истерзана в клочья. Человек он хороший, добрый, внимательный. Я постоянно чувствовала его крепкие, жаркие объятия. Я была словно в сказке Андерсена «Снежная королева». Помните, она унесла Кая от его подруги Герды? Так и моего Пашу унесла от меня жестокая судьба».

Римма Л., Ленинск-Кузнецкий